Блокнот из прошлого

Передо мной лежат плотные мелованные листы, скрепленные металлической пружиной. Их много. Практически все они исписаны ровным аккуратным почерком. Фиолетовые строчки слегка расплылись на пожелтевшей от времени бумаге. Имя автора — Юрий Петрович Волошенко. Мой дед. Почти тридцать лет назад он ушел из жизни. А блокнот с его воспоминаниями о войне мне передала тетя Оля, сестра моего отца.

Тогда я, молодой старший лейтенант, только вернулся из длительной командировки в Чечню. Сколько раз за прошедшие с того дня годы давал себе обещание сделать печатную копию рассказа, чтобы его могли прочитать и мои дети, и их дети, и дети их детей… Но всегда почему-то находились дела, которые (как мне тогда казалось) были важнее. Сегодня я так не думаю и потому приступаю к выполнению обещания.

Родные березы не спят

«Лесная тропинка ведет в один из заповедных для меня уголков. Эту небольшую полянку, к которой теперь иду, открыл случайно. Или нет! Скорее всего, нашел потому, что искал. По всей видимости, я из тех людей, которые тяжело расстаются со своим прошлым. Каждый год весенней порой спешу в это заветное место, где для меня соединились день сегодняшний и события более чем тридцатилетней давности. Знаю, здесь никто не помешает моей встрече с прошлым. Внезапно вездесущий ветерок быстро пересчитал деревья на дальней опушке, затем выскочил на поляну, легонько тронул березы на холме. А они в ответ благодарно закивали своими вершинами. Не удостоив меня вниманием, ветер что-то шепнул дубу и его подружке, а после умчался прочь. Лишь ветка дерева, как когда-то рука Лешки, дружески коснулась моего плеча.

Новый друг

…Мы встретились под Москвой, в ноябре 41-го, в батальонной землянке. После госпиталя я получил назначение в дивизию имени М.В. Фрунзе на должность командира стрелковой роты. Комбат, усатый капитан-украинец, поздоровавшись с вошедшим в землянку командиром, сказал мне: «Знакомься: старший лейтенант Корчагин, твой правый сосед».
А через некоторое время мы вместе шагали за связным Корчагина к траншеям наших рот по протоптанной в первом снегу тропинке. Пока шли, завязался разговор. Как это всегда случается при первом знакомстве, был он немногословным.

— Долго в госпитале гостил?

— 22 дня. Раньше вырваться не получилось.

— А как там народ, в тылу?

— Люди суровыми стали. И тоже каждый спрашивает: «Как там на фронте?»

— Прыгай в траншею, зайдем ко мне. Познакомлю с обстановкой. Вчера двумя взводами пощупали фрица…

Землянка была не широкой, но длинной. Две плащ-палатки, словно собранные портьеры, делили ее на большую и малую половины. Мы прошли в ту, что меньше. Старший лейтенант, сбросив белый полушубок, остался в подбитой мехом безрукавке поверх гимнастерки. Теперь, при свете большой гильзовой коптилки, я мог хорошо разглядеть нового знакомого. Он был, пожалуй, не намного старше меня (как потом выяснилось — всего на два года). Среднего роста, широкоплечий, с лицом, черты которого свидетельствовали о суровости его характера. Корчагин всем своим видом напоминал кряжистый дуб в самом расцвете сил. Недолго продолжалась та наша первая беседа, но в конце мне почему-то показалось, что этого вот парня, Лешку Корчагина, я знаю очень давно. А чувство волнения, вызванное, скорее всего, тем, что я снова на фронте, усиливало это впечатление и воспринималось мной как радость встречи с давним знакомым.

До расположения роты Лешка провожал меня сам. Мы молча шли по траншее и думали, скорее всего, об одном и том же — о нашей встрече, о завтрашнем дне, о предстоящих боях…

От обороны — к наступлению

…Обстановка в те дни на фронте была не просто напряженной, а я бы даже сказал, тяжелой. Враг рвался к столице. Ожесточенные бои практически не прекращались, если не считать двух-трехчасовых ночных передышек. Без преувеличения скажу, что каждый из нас чувствовал огромную личную ответственность за исход любого сражения перед теми, кто остался в тылу.

С Лешкой виделись почти ежедневно. Правда, удавалось поговорить не всегда. Война не позволяла общаться, как хотелось обоим, — по душам, в спокойной обстановке. Но как бы то ни было, узнав о том, что 7 ноября состоялся парад на Красной площади, мы с Корчагиным все же нашли время, чтобы обсудить это волнующее событие. И теперь, как многие командиры и красноармейцы, ждали чего-то большего и очень важного. Такого, что перевернуло бы весь ход событий на фронте.

Наступил 1942-й. Первый Новый год, встреченный нами на фронте. Накануне в батальон доставили посылки от трудящихся Ивановской области, где в начале войны формировалась наша дивизия. Это был по-настоящему волнующий момент. Читая вложенные в посылки письма, каждый думал о доме, о своих родных и близких. Нам с Корчагиным комбат тоже вручил подарки. Среди теплых носков, папирос «Наша марка», кисетов с душистым табаком и теплых перчаток в моей посылке ко всему прочему оказалась бутылочка со спиртом, а у Лешки — банка шпротов. В общем, лучше и не придумаешь, когда хочется поднять кружку за победу в предстоящем наступлении. А в том, что оно будет со дня на день, мы уже не сомневались…

Наступление началось 9го января. В 8 часов 30 минут загрохотало. Началась двухчасовая артподготовка. В небе появились наши самолеты. Четвертой ударной армии предстояло вбить клин между войсками противника, действовавшими на московском и ленинградском направлениях. В районе главного удара наступали 249-я и наша стрелковая дивизии. Кстати, об этом мы узнали гораздо позже. А тогда перед батальоном стояла конкретная задача — после окончания артподготовки начать наступление. Сказать, что бои были трудными, значит ничего не сказать. Появились первые ощутимые потери. Буквально в первый день наступления были тяжело ранены двое командиров взводов моей роты. У Корчагина погиб политрук Климов. Миной накрыло пулеметный расчет. При этом все же обозначились первые успехи наступления. 10 января был освобожден районный центр — город Пено, что в Калининской области.

Трое суток продолжалось сражение в районе Величково. То наступали сами, то отражали контрнаступления, возводя временную линию обороны прямо в глубоком снегу, который к этому времени уже был покрыт крепким настом.

Необычный бой

В то утро было необычно тихо. Звенящую тишину ничто не нарушало — ни выстрелы, ни взрывы, ни другие звуки войны. Но мы понимали, что верить этому спокойствию нельзя. Практически сразу после рассвета наблюдатели сообщили о необычной возне в расположении врага. Фрицы явно что-то затевали. Пройдя по снежной траншее к наблюдательному пункту, который располагался слева и чуть впереди, рядом с боевым охранением, я решил сам во всем разобраться. Со стороны немецких траншей доносились непонятные звуки. Что-то среднее между трубой и охотничьим рогом. Продолжая наблюдать за позициями противника, наконец-то заметил явные перемены в обстановке. По направлению к нашим окопам выдвинулась широкая колонна. Такого построения боевых порядков для атаки мне видеть не доводилось.

Молодой пулеметчик, из волжан, наблюдавший со мной всю эту картину, предположил: «Товарищ лейтенант, не иначе как психов пригнали фрицы. Глядите, точно, тронутые на всю голову — не спеша шагают во весь рост».

— Возможно, Макаров, возможно, — ответил я и тут же приказал пулеметному расчету и еще трем бойцам занять ночную позицию боевого охранения, которая находилась метрах сорока впереди. Сюда же, на наблюдательный пункт левого фланга, решил перебросить второй пулемет, о чем и распорядился в записке, отправленной со связным политруку. Остальные должны были оставаться на местах и готовиться к бою…

По телефону доложил комбату о назревающей атаке немцев и о принятом решении. В ответ он приказал согласовать огневое взаимодействие с Корчагиным, который и в наступлении оставался моим правым соседом. И только телефон дал «отбой», как Лешка позвонил сам.

— Так и думал, что ты на этой точке, — прогудел он в трубку и тут же неожиданно спросил: Фильм «Чапаев» не забыл?

— Да разве забудешь… Раз шесть, наверное, смотрел…

— Значит, психологически готов к встрече «психов»?

— Конечно, — ответил я и рассказал Лешке и о разговоре с комбатом, и о своем решении.

— Отлично, — оживился Корчагин. — Ты слева, я справа, а в центре быть твоему Демину. Быстро фрицев в чувство приведем…Кстати, сколько от тебя до них?

— Метров 600—700.

— От меня поменьше будет. Подпустим на сотню и ударим…

Потом он немного помолчал и вместо обычного «Все, будь жив!», добавил: «Завтракаем у меня. Нагоняй теперь аппетит».

Гитлеровцев уже хорошо было видно невооруженным глазом. Всего метров четыреста разделяло нас. Больше батальона фашистских молодчиков под звуки фанфар и треск барабанов, во главе с лихо подбрасывающим свой нарядный жезл старшим барабанщиком церемониальным маршем в плотных шеренгах наступали прямо на нас.

Снежные траншеи молчали. За все время лишь дважды у кого-то не выдержали нервы — одинокие винтовочные выстрелы разорвали тишину. И снова мир окутало белое безмолвие. И лишь когда до марширующих фрицев оставалось метров 120, воздух содрогнулся от грохота выстрелов. Шквальный огонь из всех видов оружия обрушился на гитлеровских психов. Фланговыми пулеметами и действиями минометчиков врагу были отрезаны все пути к отступлению.

Не прошло и десяти минут, как наступила тишина. Но знакомое поле уже не было таким белым. Грязно-зеленые шинели густо покрывали значительную площадь метрах в семидесяти от наших окопов. А дальше, почти до самой опушки, снова простиралось чистое снежное пространство.

…Дав указание боевому охранению усилить наблюдение, я отправился по траншее вдоль позиций роты на правый фланг. На лицах бойцов еще не остыло радостное возбуждение боя. Все о чем-то оживленно говорили, словно заново переживали нервное напряжение психической атаки… Такими же возбужденными и веселыми встретили меня у правофланговой пулеметной площадки Корчагин и Демин. Мы выстояли. Не дрогнули. Не испугались. А значит, впереди еще много побед…

Память будет жить

Теплые солнечные лучи и легкий весенний ветерок неожиданно вернули меня в день сегодняшний. Надо возвращаться домой. Я с грустью покидаю поляну и бреду по лесу к дороге. Воспоминания то ярко вспыхивают кадрами киноленты памяти, то проявляются на фоне зеленеющего леса черно-белыми снимками лиц боевых товарищей, то неожиданно наплывают отзвуками далекого боя.

Останавливаюсь у лесной дороги, что пересекает мою тропу. Прислонившись спиной к дубу, окидываю взором сосновое придорожье. А мысли все еще в сорок втором… Трудно сосредоточиться на окружающем тебя весеннем лесе, когда перед глазами стоит то бело-зеленое поле и все еще слышен смех друга Лешки, который погиб в Берлине 9 мая 1945-го...

И тут словно сама весна решила мне помочь... Я вдруг замечаю и зацветающую красавицу-иву в окружении подружек-берез, и полянку, усыпанную подснежниками, и стайку веселых пичуг, суетливо копошащихся в кустарнике. Жизнь берет свое.

1975 год».

Перевернут последний исписанный лист блокнота. Я с сожалением перелистываю немногочисленные чистые страницы и думаю о том, как много еще мог бы рассказать о той войне мой дед. Скорее всего, он просто не успел. И теперь я, его внук, спустя почти 80 лет попытаюсь по рассказам и семейным легендам восстановить хотя бы несколько эпизодов военной биографии дорогого мне человека — Юрия Петровича Волошенко. Я очень постараюсь сделать это  не хуже, чем он сам...